Наши прорабы были фактическими организаторами полевых работ в сезонных партиях. Они первыми, в феврале – марте выезжали в район работ с группой непростого рабочего люда, принятого на сезон, вели шурфовку, проходку канав с применением взрывчатых веществ, несли ответственность за соблюдением техники безопасности и вообще за все, что могло произойти на их объекте. Физического труда вроде бы немного, они не ходили в маршруты, зато постоянная нервная нагрузка на грани стресса приводила их к преждевременному износу нервной системы, моральной усталости. Племя прорабов всегда было уважаемым в среде геологов - полевиков, им прощали слабости, каждый начальник партии стремился на очередной сезон заполучить «своего».

А Сидаев, В. Зинченко, Ю. Жижимов, Н. Шныра, Н. Тимошин, Б. Гаджиев – наши «старички» на Анюе, наиболее известные организаторы полевых работ. У каждого из них был свой секрет взаимоотношений с рабочими.

Вспоминается такой случай: Анатолий Сидаев после окончания полевого сезона возглавил перегон лошадей из группы партий на конбазу в пос. Петушки. Они благополучно туда добрались, каюры сдали свои табунчики на зимний отстой и через Н. Кресты (Черский) готовились к возврату в Сеймчан. Вечером в полевой гостинице, как водится, решили «отметить» завершение сезона. Анатолий предупредил всех: поселок – якутский, мы здесь чужие, пейте в гостинице и не ищите приключений на улице – заберут в местную милицию – не скоро отпустят! Отужинали, но кому-то показалось мало, потянуло за добавкой. Анатолий ходит между кроватями, укладывает мужиков спать, кого – словом, кого – оплеухой.

Одному удалось вырваться, «добавил» и схлопотал 15 суток отсидки. Наутро, разбирая происшествие, благодарные рабочие восхищались Анатолием:

-И как это ты один с нами шестерыми справился, уберег от беды? Ведь во хмелю мы могли подняться и побить тебя!

- А я вас по одному укладывал, не давал объединиться!

Николай Никифорович Шныра, пожалуй был самым оригинальным из прорабов. Парень из украинской глубинки, родители которого обосновались в Хабаровске, поступил в Магаданский горно-геологический техникум в первые годы его создания и уже с начала 50х годов студентом-практикантом начал счет своим полевым сезонам. Работал в Омсукчане, затем перевелся в Сеймчан. В сезон 1955 года был назначен геологом к С. М. Тильману. В поле их погоняла подраненная медведица, я об этом уже писал, и это происшествие наложило отпечаток на всю его жизнь. В первые годы нашего знакомства он производил впечатление замкнутого, даже угрюмого человека, по вечерам одиноко ужинал в столовой, как бы сторонясь компаний. В камералке молча, сосредоточенно занимался своей работой. Вдруг – вспышка, Коля, упираясь ногами и руками в противоположные стены коридора, в горизонтальном положении поднимается под потолок - это какую силу и ловкость надо было иметь! Никто из нас такое повторить не смог. Его поведение было непредсказуемым, реплики – оригинальными, запоминающимися. Идя по коридору, Коля вдруг начинал приплясывать, хлопая себя по бедрам, напевать: «Лук, чеснок, горчица, перец!»

Это он бросил фразу, с которой Р. С. Фурдуй начал текст нашего гимна сеймчанских геологов: «Мы идем, нас ведут, нам не хочется!» Нашему геоморфологу – Антонине Филипповне, одинокой женщине в летах с его подачи надолго приклеилась кличка «Неспетая песня»; на реплики женщин Николай реагировал: «Шла бы ты домой, Пенелопа!»

За все время работы в Сеймчане, затем в Билибино он остался верным полевому братству – провел более 40 полевых сезонов – никем не превзойденный рекорд. Ни одного лета не пропущено им, в отпуск ходил только зимой! Николай Никифорович охотно принимал участие в самодеятельности, сыгранные им роли всегда несли шныровскую изюминку, запоминались оригинальностью исполнения. Слушать его было интересно, неожиданные пассажи доставляли удовольствие.

Вот его рассказ о проведенном отпуске:

-Приехал в деревню на Полтавщине, купил ящик водки, сел у калитки дома, говорю пацанам: зовите мужиков, скажите, северянин приехал, угощает «на халяву».Набежали дружно, топчутся вокруг, для приличия расспрашивают:

-Как там у вас, на Севере, холодно?

-Ничтяк! Выйдешь за поселок, из мелкашки пару чернобурок стрельнешь, шкуру сдерешь, на ноги натянешь, веревочками под коленками завяжешь – вот тебе и теплые унты! Протерлась подошва, скинешь шкурку, другую чернобурку хлопнешь и – на ногу.

-А ту, прежнюю куда?

-Да на помойку!

-Вез бы сюда, нашим бабам на воротники!

-Так она ж протертая.

-Ничего, сойдет! А чем там занимаетесь?

-Золото ищем.

-Ну да?! И много нашли?

-Да сколько хочешь намыть можно.

-А с собой привез?

- Нужно кому, что ли?

-Да мы бы себе зубы золотые повставляли!

-Ну, буду знать, следующий раз привезу.

-А разве можно, дело ведь – уголовное…

-Да мы его насыпаем в ночной горшок и - под кровать. Кто разве догадается!

В поле его брали охотно – он умел ладить с рабочими, дело свое знал отлично, хотя и грешил нарушением правил безопасности. В лагере у него все казалось буднично и просто – по утрам звучал его незабываемый призыв: «Пацаны, подъем!» Коля гремел в железки, дудел в трубу – знали, не отстанет, пора вставать, идти на работу. В иной сезон находила на него хандра – та самая нервная усталость – канавы проходил «накладушками», без бурения скважин, растрачивая без толку взрывчатку, небрежно вел документацию – получал «неуд» за свои материалы на защите, но на следующий год снова рвался в поле, там у него была настоящая жизнь.

К своим 60-ти годам он оставался таким же крепко сбитым крепышом, с бородкой клинышком, любимчиком молодых специалисток – они тянулись к нему за шуткой, добрым словом. Семейная жизнь у Николая Никифоровича не складывалась. В его холостяцкую квартиру не раз приходили «чудачки», как он их называл, жили с ним некоторое время, затем так же тихо уходили. Сейчас ему уже за семьдесят; живет в г. Вяземский Хабаровского края, выращивает картошку, держит свиней, так же бодр и жизнерадостен, несмотря на все сложности жизни. «… Жить можно, когда полный погреб всякой всячины и домашний коньяк 5 звездочек, почище любого «Арарата»…» - это строчка из его письма.

Байрам Исмаил-Оглы Гаджиев приехал к нам в Сеймчан в 1957 году после окончания Бакинского горного института с огромным чемоданом, в котором помещалось в развернутом виде длиннополое пальто. Общительный и темпераментный южанин активно вписался в жизнь сеймчанцев. За любое дело брался с энтузиазмом и старанием, включился в общественную жизнь – на вечерах пел национальные песни и танцевал лезгинку. Он много читал геологической литературы, однако при письме русский язык давался ему с трудом, поэтому он на должность геолога не очень претендовал, согласился работать прорабом горно-буровых работ – там объем обязательной литературно грамотной писанины был меньше. Мы с ним работали вместе в сезон 1961 года.. Как-то я посетил его объект. Байрам с мерной рейкой и журналом документации ползал по пройденной канаве. Померил ее длину, поставил мерную рейку на дно – замерил глубину канавы, взял ширину по поверхности земли, посчитал в журнале, кричит рабочим: «Молодцы, 300 кубов в этой канаве!»

Я спрашиваю:

-А почему ты по дну канавы не мерил ширину, да и глубину ее считают от поверхности земли, а не от насыпанного грунта?

-Слушай, я в твои дела не лезу, и ты в мои не лезь! Дело свое я знаю, не первый год… - стал он задыхаться, с трудом от волнения подбирая русские слова.

Назревал публичный скандал. Я отвел его за кусты:

-Ты что, в школе не учил, что площадь трапеции равна полусумме ее оснований на высоту, а сечение канавы – трапеция, а не прямоугольник, по которому ты посчитал объем вынутой породы, да и глубину канавы надо мерить от поверхности земли!

-Я так уже три года считаю, никто замечаний не делал, тебе первому я не угодил. А рабочие мною всегда довольны!

-Конечно, будут довольны. Ты завышаешь им заработок за счет приписок, а судить за это будут нас с тобой!

Просматривая как-то его документацию канав, заметили, что уж очень классическое описание жилы у него получается. Сверили с одной из научных книг – слово в слово списано с нее. Он не стал отказываться, опять обиделся:

-Я же эту жилу в канаве вскрыл, своими глазами осматривал, она точь - в-точь похожа на эту - из книги, так зачем же мне придумывать свой текст, если все совпадает полностью.

Из очередного отпуска он вез огромный рюкзак с книгами. В аэропорту потребовали взвесить его с остальным багажом. Байрам воспротивился:

-Книги по вашим инструкциям я могу везти, как ручную кладь, не взвешивая!

-Книги для чтения – да. Но не в таком же количестве!

-А я все их буду читать в самолете!

Его непосредственность в общении, постоянные поиски новых идей и попытки их воплощения в жизнь сделали Байрама популярной личностью в Сеймчане, а потом – и в Билибино; особым вниманием он пользовался у женщин. За любое порученное дело он брался с энтузиазмом и обстоятельно. С годами ему трудно стало ходить в поле Байраму доверили контроль за состоянием техники безопасности на объектах. Он повсюду вскрывал ее нарушения и требовал наказания по высшему разряду; поручили ему возглавить противолавинную службу в Горной ГРП – наготовил десятки столбиков с надписью: «Осторожно, лавина, объезд!», выставил их повсюду вдоль горных дорог к неудовольствию водителей автотранспорта.

Очередной идей и значительной заслугой Байрама была организация огородного товарищества на Чукотской мерзлоте. Об этом я рассказываю в главе: «Чукотский огурец»

Коммунист Гаджиев многие годы возглавлял комитет народного контроля в экспедиции, избирался членом партийного бюро. Ему доставляло огромное удовольствие вскрывать нарушения, допущенные организаторами производства. Дело он поставил на серьезную основу –подобрал себе таких же дотошных помощников, завел специальный журнал регистрации, куда вписывал каждый выявленный недостаток, делал пометку о принятых мерах. Он был постоянным оратором на всех совещаниях, собраниях коллектива, цитируя выдержки из этого журнала, хранил его, как документ особой важности. На счету у руководимого им комитета было несколько раскрытых шумных дел – афер, проведенных руководителями экспедиции Об этом я подробно упоминаю в разделе «Бытие». «Око Байрама» не дремало, начальство вынуждено было считаться с его реакцией на свои действия.

Как-то по настоятельной просьбе Байрама мы пригласили на партбюро начальника РайГРУ «за разбазаривание жилого фонда». Тот пояснил ситуацию:

- Мы строим двухэтажные восьми квартирные дома, переселяем туда своих сотрудников. Для пуска в эксплуатацию очередного такого дома нам не хватило до следующей навигации топливной арматуры – труб, задвижек. Такая арматура в излишке есть у местных авиаторов, но они за не просят взамен одну квартиру. Мы решили отдать им квартиру в старом, освобождающемся у нас фонде.

Бюро посчитало разумными такие действия администрации, однако Байрам с этим не согласился, обозвал нас пособниками, грозился написать докладную «выше». С годами поиск и вскрытие недостатков стало предметом его основной деятельности: любые действия, слухи подвергались проверке с его стороны. Вокруг него сформировалась группа «законников», которые, не всегда честно исполняя свои обязанности, выискивали «соломинки в чужом глазу».

Он давно мышей не ловит,
Ухмыляется в усы,
Ловит нас на честном слове,
На кусочке колбасы!

-Булат Окуджава писал портрет как будто с него. Попал и я «на карандаш» к Байраму. Перед моим уходом на пенсию наш местком профсоюза решил выделить мне, в порядке поощрения, право на внеочередное приобретение автомобиля «Москвич-2141» - их только в том году начали выпускать, а очередь стояла за «Волгами» и «Жигулями». Ходатайство нашего местного комитета поддержали в Магадане и выслали разрешение на целевое приобретение автомобиля. Байрам тут - же сочинил докладную, в которой усматривал нарушение нашими общественными организациями принципа равноправия и очередности приобретения дефицитных товаров.

В семье у него – он женился на украинке – были свои сложности, обусловленные особенностями его характера. По достижении пенсионного возраста руководство экспедиции попыталось организовать торжественные проводы Байрама, он отказался, предпочтя увольнение по сокращению штатов с получением выходного пособия. В Баку Байрам имел собственную квартиру, но выезжать туда не стал, остался жить в Билибино.

Далее